«Бабадук» полон символов и метафор, к счастью, их не так уж и много, ощущения перегруженности не наступает. Если с ними разбираться, то без спойлеров не обойдешься, потому оставим это дело киноблогерам, которые любят делать обзоры на фильмы длинней этих самых фильмов. Там вам, скорее всего, все расскажут: и про то, как в фильме показана травма утраты (отец Сэма умер в день его рождения), и про то, что означает подвал, и про то, откуда взялось битое стекло в ужине, который готовила Амелия. Не то, чтобы фильм напоминал ребус, все тут достаточно просто, но покопаться есть где. Если не отыщите видеообзор, то легко найдете кучу аналитических статей, которые написали профессиональные психологи, тут им раздолье, кто бы удержался. Возможно, в каком-нибудь таком разборе будет сказано, что до самого конца не ясно, насколько реально происходящее. То есть с точки зрения Амелии и Сэма все, конечно, реальней не бывает. А как это все выглядит, если посмотреть на происходящее со стороны? И вот это как раз самое интересное, что есть в «Бабадуке».

Уже на заре кинокритики была высказана мысль, что кино по природе своей похоже на сновидение. Чувство времени размыто, ведь в фильме нам могут показать всего пару часов жизни героев, а могут и многие годы, зритель спонтанно перемещается из локации в локацию, задний фон часто размыт и тому подобное. Более того, мы видим мир в реальности не так, как его ограничивает для нас кадр. А это мы еще не говорим о кинокартинах, в которых используются нарочито сюрреалистичные декорации и эффекты. Режиссеры быстро это поняли, потому так много есть фильмов, которые используют метафору сна на полную катушку. А также галлюцинаций, безумия, навязчивых видений и прочего в том же духе. Уже в «Кабинете доктора Калигари» Роберта Вине зритель так и оставался в неведении о том, где проходит грань между реальностью и манией героя (а это на минуточку 1920 год). В этом отношении кажется вполне закономерным, что бесконечная вереница «Кошмаров на улице Вязов» настолько впечатлила зрителей, ведь там битва с монстром разворачивалась как раз во сне. Но если у Уэса Крэйвена все прямолинейно и в лоб (что с этих американцев возьмешь?), то у Дженнифер Кент (режиссер и сценарист «Бабадука») все гораздо тоньше. Хотя и она не избежала определенной прямолинейности в отождествлении сновидения и просмотра фильма; эта прямолинейность видна в эпизодах, когда Амелия, борясь с бессонницей, бесконечно сидит перед включенным телевизором, по которому почему-то крутят в основном фантасмагорические ленты первой половины XX века. Фокус «Бабадука» в том, что у зрителя нет ни малейшей уверенности в том, что все события фильма не укладываются в долгий сон главной героини. Вообще, фокусов в этом фильме много. Так, в нем любопытно смещают точку сопереживания героям: в начале можно только посочувствовать Амелии и прямо возненавидеть Сэма, но затем именно за Сэма ты и начинаешь беспокоиться, в принципе желая, чтобы он смог убить собственную мать. Также тут много разных мелочей, внимательно слушайте то, что говорит пожилая соседка Амелии и Сэма, она явно что-то знает, по крайней мере, об Амелии. Но главный фокус тут, конечно, один. А именно: не сон ли это все?

Фильм, собственно, и начинается со сна Амелии, в нем она опять переживает ту аварию, в которой погиб ее муж. Ее будит, конечно же, Сэм. Ему кажется, что у него в комнате затаился монстр. Тут-то и можно было бы отметить, что вот она — граница между сном и явью. Но чем дальше, тем более зыбкой она становится. На это указывает все: демонстрация дома престарелых, в котором работает Амелия, все эти заторможенные старушки, отражения в витринах, смещенный фокус в некоторых эпизодах и так далее. Способствует этому и дерганный монтаж: мы постоянно практически прыгаем из локации в локацию, зазоров между событиями словно бы и нет. Это создает ощущение тревоги, сдвигающегося куда-то мира, поэтому самого Бабадука можно и не показывать. Кстати, его и показывают крайне редко, что идет фильму только на пользу. И, конечно, ответа на самый важный вопрос мы, конечно, не получим. Финал тут, вообще, достаточно любопытно выстроен, даже в логике сна он оставляет больше вопросов, чем ответов.

Есть мнение, что если в финале истории вдруг выясняется, вот, мол, это все был сон, то это плохая история. Адепты этой идеи утверждают, что тогда из нее выветривается всякое напряжение, ведь во сне никто не умирает. Тут бы посоветовать вспомнить то напряжение, которое испытывал, наверное, каждый человек, когда ему снилось, что он от кого-то убегает и прячется. Поэтому вполне ясно, что представление «Бабадука» в качестве фильма-сноведения, вполне может отпугнуть от него ряд зрителей. Это несправедливо по отношению к фильму, потому поспешим сказать вот что. «Бабадук» вовсе не обязательно трактовать именно так, это лишь одна из возможных версий. В конце концов, никто не мешает увидеть в этом фильме историю о преодолении тяжелой психологической травмы. Или социальный фильм о безрадостной и выматывающей жизни матери-одиночки. Ни одна из этих трактовок «Бабадука» никак не принижает того, насколько технично он сделан, насколько впечатляют здесь страшные эпизоды, и насколько хорошо сыграли свои партии актеры. Эсси Дэвис крайне убедительна и страшна в образе сходящей с ума матери, а Ноа Уайзман выглядит столь естественно, что порой на него хочется наорать, а порой и к сердцу прижать.

И да, никто не мешает воспринять «Бабадука» как просто хороший ужастик про питающегося страхом монстра, который лезет в дом, чтобы свести с ума его обитателей.

Открывающая сцена в «Искусственном разуме» обманчива, она создает впечатление, что перед нами серьезная такая научная фантастика с мощной социальной подкладкой. Профессор Аллен Хобби (Уильям Хёрт) читает лекцию своим сотрудникам о том, что андроиды представляют собой всего лишь имитацию человека, пусть и совершенную, но все же. С ними можно делать, что угодно, они все равно полноценно не понимают происходящее. Но вот если создать андроида, способного любить… В конце концов, профессор предлагает разработать андроида-ребенка, который будет испытывать безответную любовь к родителям. В итоге может получиться совершенный ребенок, не взрослеющий, позволяющий в мире с контролируемой рождаемостью утешить любую семейную пару. Первым прототипом таких андроидов и является Дэвид (Хейли Джоэл Осмент), попавший в семью Свинтонов (Фрэнсис О`Конор и Сэм Робардс). У Свинтонов большая беда: их сын Мартин лежит в креозаморозке, так как болен неизлечимой пока болезнью. Дэвид должен стать утешением для несчастной матери, а в результате становится в ее глазах вторым сыном. В тот момент, когда Мартина неожиданно возвращают к полноценной жизни, так как все-таки найдено лекарство от его недуга, становится ясно, что у нас тут все-таки семейная драма. Но и это обманчивое впечатление. В какой-то момент безутешная миссис Свинтон будет вынуждена оставить Дэвида в глухом лесу, в общем, все так, как бывает в сказках. И именно сказкой по сути и является «Искусственный разум», да-да, «Приключения Пиноккио», все, как Кубрик и планировал. Дэвид хочет стать живым мальчиком, чтобы завоевать любовь женщины, которую считает своей матерью (а точнее соответствовать ее ожиданиям). Не умеющий отличать вымысел от реальности, он отправляется на поиски Голубой феи, той самой из книжки Коллоди. По пути его ждут самые разные приключения и, в конце концов, он доберется-таки на самый край света, где плачут львы…

Львы, кстати, там и впрямь плачут. Но, конечно, не настоящие. В этом фильме легко обмануться в плане того, что тут живое, а что нет. Вон, даже многие критики (а уж они-то точно должны смотреть кино крайне внимательно) в эпилоге «Искусственного разума» приняли роботов за инопланетян. Стивен Спилберг тогда разозлился, кинулся поправлять и пояснять, но на самом деле это была еще одна его художественная победа. Метафора вырвалась за пределы художественного пространства, что может быть лучше.

В идейном плане «Искусственный разум» работает на дихотомии рукотворного и настоящего. А еще – иллюзорного и действительного. С одной стороны у нас есть, грубо говоря, сообщество роботов и сообщество людей. И речь тут идет не о том, что роботы ведут себя живей и подлинней, чем люди. Отнюдь: роботы вполне себе роботы, люди вполне себе люди, пусть и самым разумным (можно даже сказать, что самым мудрым) оказывается роботизированная игрушка, медвежонок, который точно похитит ваше сердце. Но на стороне роботов явное преимущество: они вполне себе способны пережить людей и вряд ли будут заниматься самоуничтожением. В этом отношении, конечно, поцивилизованней выглядят. Тут можно проводить различные параллели исторические, додумать даже первых христиан, которых рвали на римских аренах львы, но в фильме это и так прекрасно показано, додумывать ничего не надо. С другой стороны, по мысли профессора Хобби именно вера в иллюзию, способность идти вперед ради мечты, даже если она в принципе неосуществима, и делает человека человеком. Его восхищает Дэвид, который хочет стать настоящим мальчиком и все для этого делает, хотя очевидно (только не Дэвиду), что это в принципе невозможно. Кстати, Кубрик одним из вариантов финала первоначально предлагал именно такой: все у Дэвида получилось. В какой-то степени миссис Свинтон, принявшая Дэвида в качестве своего второго ребенка, тоже находится в плену иллюзии. Ничего хорошего ей, конечно, не светило. По-хорошему, и у нее, и у Дэвида случилась некоторая системная ошибка (по разным причинам, конечно). И именно здесь и таится тот самый экзистенциальный ужас, о котором говорилось выше. Но все гораздо хуже, чем может показаться на первый взгляд. Живая женщина все-таки сможет утешиться, пережить боль и двигаться дальше, робот же лишен этой возможности. При этом никто не может сказать, где тут видимость, а где подлинность, алгоритм работает совершенно. Скрывается ли за бесконечным стремлением Дэвида хоть что-то, сложно сказать. В эпилоге нам дают понять, что все-таки да, есть там человечность. Но некоторая неуверенность у зрителя неминуемо останется. Делайте с этим, что хотите, но про хэппи-энд забудьте. Тут не хэппи-энд, тут что-то другое.

«Искусственный разум» и впрямь выглядит шедевром на все времена. С точки зрения картинки не постарел, смотрится прекрасно и сейчас. Затонувший Нью-Йорк, – а потом и замерзший – до сих пор восхитителен, а это далеко не единственная футуристическая локация. Актеры справились со своими ролями просто шикарно, особенно те, кто играл роботов. Понятно, что Хейли Джоэл Осмент идеально подходил для своей роли, он одним только взглядом был способен вызвать прилив жесточайшего умиления. Хотя порой и выглядит весьма жутковато (просто оцените его игру в первой четверти фильма). Есть тут еще и Джуд Лоу. Его роль робота-любовника невероятно яркая, он вполне себе может затмить даже нашего любимого медведя. Сама же история рассказана грамотно, с большим мастерством. Стивен Спилберг не допускает ни одной лишней сцены, да, ритм слегка сбивается во второй половине, но там вопросы, скорее, к длине эпизодов, чем к их наполнению. По «Искусственному разуму» можно учить сценарному мастерству, а еще тому, как расставлять в фильме визуальные символы, которые будут служить дополнительным смысловым каркасом. Например, обратите внимание, как появляется в доме Свинтонов Дэвид. Запомните этот первый кадр с ним, силуэт на фоне яркого белого света. И тогда не будет никаких вопросов об инопланетянах в эпилоге.

Главное не принимать «Искусственный разум» за семейное кино. Да, первоначальная интонация может в этом отношении и обмануть (а тут многое обманывает, это прямо один из основных принципов местного сторителлинга), но за всей этой сказочкой скрываются далеко не детские идеи. Да и линия робота-любовника как-то не для семейной аудитории. Возможно, именно этот фильм можно назвать самой взрослой работой Стивена Спилберга. И в этом нет ничего удивительного, в конце концов, он шел по следам Стенли Кубрика, который снимал какое угодно кино, но только не простое. И пусть вас не смущает вся эта сентиментальность, тут ею только внимание отвлекают.

История эта, думается, известна почти всем. Мелкий нью-йоркский прощелыга Том Рипли (в данном случае Эндрю Скотт) однажды получает от богача Герберта Гринлифа заманчивое предложение: надо съездить в Италию, чтобы уговорить его сына вернуться домой, а то что-то он слишком уж загулял. Тома Рипли абсолютно не смущает, что его приняли за другого (никакой он не друг блудного сына), ведь поручение предполагает хороший гонорар. В итоге наш талантливый мистер находит-таки в Италии Дикки Гринлифа и ловко втирается к нему и его подружке Мардж в доверие. В конце концов, Том настолько проникается восхитительным образом жизни в Италии, что решает пойти на убийство Дикки, чтобы занять его место и продолжить роскошествовать. Очевидным образом одно убийство влечет следующие, а тут еще и появляется назойливый инспектор полиции.

Когда объявили о планах по новой экранизации «Талантливого мистера Рипли» (тогда утверждалось, что будут использованы все пять книг цикла, а это предполагало, по крайней мере, несколько сезонов, в идеале как раз пять) сразу стало очевидно, что Эндрю Скотт – идеальная кандидатура на роль главного героя. У него точно должно было получиться убедительно сыграть социопата, который готов идти на все ради заветной цели. Без эмпатии, на одной только логике и целеустремленности. А то, что Скотт старше книжного героя, ничего страшного, кинематограф еще и не такие возрастные сдвиги видал. В конце концов, сорокалетний аферист, решивший, наконец, идти до конца в своих целях, гораздо правдоподобней, чем двадцатилетний юнец, который просто хочет получить от жизни все. Ожидания, надо сказать, оправдались полностью. Эндрю Скотт идеально справился с ролью. Порой он вызывает практически страх, но ему невозможно не сопереживать. В конце концов, он тут единственный, кто работает, не покладая рук, для поддержания своего благосостояния, остальные же – просто лентяи, которым повезло распоряжаться тем, что у них есть. В общем, роль нашла своего актера. Увы, только на восемь серий. Сериал быстро закрыли. Но, конечно, не из-за игры Эндрю Скотта, а по совокупности причин. Стивен Зеллиан снял сериал, который не смог завоевать всеобщий успех, многие зрители были просто выбешаны «Рипли» и посчитали его невыносимым зрелищем. Хотя, безусловно, детище Стивена Зеллиана обречено стать культовым, но для этого должно пройти некоторое время, хотя бы лет пять.

Медленный, почти медитативный, черно-белый, поразительно красивый, отстраненный, не желающий понравиться, грандиозный – все это «Рипли» Стивена Зеллиана. Зритель словно проваливается в космос европейских фильмов 1960-ых и поздних работ Альфреда Хичкока. Стивен Зеллиан будто решил поиграть в Микеланджело Антониони, и у него получилась не просто реплика, а вполне себе самостоятельное произведение искусства. Нас, конечно, не удивишь роскошными и дорогими сериалами, но в случае «Рипли» есть не только дыхание большого кино, тут еще и абсолютно каждый кадр является отдельным шедевром. Да, перипетии сюжета всем более или менее знакомы, потому-то не важно, кто убил, не важно даже, почему убил, тут важно то, как это снято. Да, от Антониони тут больше, чем от Хичкока, но некоторые напряженные сцены не дают забыть и об этом вдохновителе Стивена Зеллиана. Терпеливый зритель, который доберется до эпизода в лодке, убедится, что ведь можно устроить полный драматизма саспенс без единого слова примерно на двадцать минут, а то и на полчаса. Открытое море, лодка, убийство, лицо главного героя и тяжелые физические условия – этого достаточно, если у вас в операторах Роберт Элсвит, а в кадре Эндрю Скотт. И никакой музыки, только плеск воды и шуршание веревки.

Симметрия практически в каждом кадре, море до горизонта, курортные многоэтажные городки на склонах гор, величественный Рим, скульптуры и барельефы, классическая живопись, узкие улочки, булыжная мостовая, все эти предметы быта, кажущиеся с определенных ракурсов полнейшим антиквариатом, бесконечные лестницы, в конце концов, ночная Аппиева дорога – все это так плотно заполняет пространство сериала, что нет ничего удивительного в том, что персонажи среди всего этого практически теряются. Даже сам Рипли (но в меньшей степени). Отсюда и отстраненная актерская игра: слишком мало слов, слишком много позы. Дикки как-то вяло возмущается тому, что Том взял да и надел его вещи, включая белье. Мардж вроде бы переживает за исчезнувшего Дикки, но чаще делает это, картинно застыв. Тут если и ругаются, то почти шепотом. Тут если и горюют, то без слез. Тем сильней выглядят сцены, в которых прорывается чувство, но опять же чувство почти что не выказанное. Просто посмотрите внимательно эпизод, в котором инспектор полиции унижает Мардж. За пару минут на лице актрисы промелькнут растерянность, обида и бешенство, но даже бровь не дернется. С таким подходом к актерской игре сложно смириться, если привык к драйвовым современным сериалам, но в данном случае это как раз достоинство. Искусство должно провоцировать. Стивен Зеллиан бесстрашно вызывает протест у зрителя, делая текстуру деревянной двери и следы кота на мраморной лестнице важней того, кто что там кому сказал и куда побежал. Действие тут важно, без него никуда, но оно слишком часто на втором плане, даже когда Рипли везет труп на уже помянутую Аппиеву дорогу, потому что там такие силуэты деревьев в ночи, что отходишь от них только, когда на землю начинают падать лампочки от вспышки в фотоаппарате (это полицейский фотограф делает снимки места обнаружения трупа). При этом один из самых неожиданных сюжетных намеков – для героя Эндрю Скотта Том Рипли вполне может быть просто еще одной личиной, чужой присвоенной жизнью – дается настолько вскользь, что можно и не заметить. То ли дело потрескавшаяся краска на трапе с парома.

Стивен Зеллиан с первого же кадра наводит зрителя на мысль, что вот сериал, который надо смотреть предельно отстраненно (отчуждение и все такое). А подобный подход к просмотру сам собой приведет к ощущению, что у того, что ты смотришь, есть множество подтекстов и смыслов. И в этом отношении здесь есть, о чем подумать, есть, в чем покопаться. Сыщется многое, но неизбежен простой вопрос: а вкладывалось ли это многое авторами? В конце концов, на поверхности тут сплошные банальности. Лестницы как символ социального неравенства, вот и приходится Тому Рипли постоянно по ним то карабкаться, то спускаться. Сюда же можно добавить мысль о том, что у нас редко когда бывает то, что мы заслужили. Вон, Рипли умен, эродирован, умеет видеть красоту, разбирается в искусстве, но для него весь этот вальяжный стиль жизни недостижим (до поры до времени, но тут уже права качает именно что сюжет), ведь нет у него богатых родителей, нет влиятельных друзей и живет он не на итальянской вилле, а в какой-то богом забытой нью-йоркской меблирашке. Тут непроизвольно видится насмешка над американской концепцией человека, который сам себя сделал. Такой человек прикладывает массу усилий, сам всего добивается, оказывается лучше тех, кто получил многое по наследству. Ну да, наш талантливый мистер, который сам себя сделал, проворачивает все это с помощью убийств и махинаций. И, в общем-то, добивается всего, что ему так было надо. Патриция Хайсмит неоднократно подчеркивала, что ее Рипли не интересуется сексом, его влечет исключительно к красивому образу жизни, именно в него он и влюблен. Стивен Зеллиан тщательно и прилежно разрабатывает эту тему, добавляя по необходимости простенькую социальную критику. Пожалуй, этого вполне достаточно для сериала, в котором можно бесконечно любоваться на то, как Эндрю Скотт выбрасывает мешающие ему вещи, или уплывает вдаль на катере в Венеции. Все остальное, что мы откопаем, вполне может оказаться обманом зрения. Даже параллели с Караваджо (с ним так навязчиво ассоциирует себя Том Рипли), они тут могут быть только для того, чтобы в какой-то момент вдохновленный Том догадался поиграть со светом и тенью, чтобы обмануть приставучего инспектора. Но как он опускает шторы! И как раз это интересней всего остального.

Зрительские симпатии, конечно, важны. Сериалы продлевают только тогда, когда широкая публика готова смотреть их все дальше и дальше. Потому закрытие «Рипли» – сериала, который мы все-таки не заслужили, – закономерно. Но симпатии критиков также важны. И в этом отношении кажется страшной недальновидностью, что на «Золотом глобусе» «Рипли» практически проигнорировали. Да, номинации были, но ни в одной не случилось победы. Хотя, конечно, их премия, кому хотят, тому дают.

Конечно, если бы все в «Телах» решилось бы в духе Агаты Кристи и Джона Диксона Карра, мы получили бы гениальный детектив, это точно был бы прорыв в жанре. Но о таком остается только мечтать. На деле же первое впечатление оказывается верным: сложносочиненная временная петля и хронопарадоксы прилагаются. А когда вау-эффект от завязки проходит, оказывается, что все это мы когда-то где-то видели, ничего по-настоящему нового нам сериал не предложит. Но при этом перед нами образцовая работа. У ребят получилась крепкая, захватывающая и местами удивляющая история. А уж градус напряжения они повышать точно умеют. Разумеется, при просмотре надо быть внимательным. Как и полагается, персонажей тут меньше, чем показывают, ведь кто-то из одного года легко может оказаться кем-то иным в другого годе. А всякие мелкие детали и случайные замечания порой значимей того, что показано крупным планом и громко выкрикнуто. Не обошлось и без типичных для жанра минусов: есть некоторое количество нестыковок, персонажи порой нелогичны в своих поступках, а на некоторые вопросы так и не даны ответы. Справедливости ради следует заметить, что порой эти минусы выглядят, как признак старательности авторов. В конце концов, если уж упражняться в жанре, то стоит и с его минусами поработать. Хотя какие-то шероховатости при должной внимательности можно было убрать, а какие-то моменты объяснить.

Когда рассказываешь о подобных историях, сразу же наталкиваешься на очевидную проблему: без жесточайших спойлеров не обойтись. Потому разбор сюжетных нестыковок и попытки их объяснить оставим зрителю. А вот на некоторых эстетических и идеологических аспектах сериала остановиться стоит.

Итак, у нас четыре сюжетных линии. Их же можно назвать локациями. Каждая проработана старательно, вплоть до индивидуальной цветовой гаммы. Включи любой эпизод в любом месте и сразу поймешь, когда происходит действие. Пожалуй, интересней всего с этой точки зрения получился 1941 год. Понятное дело, тут вам не только расследование преступления, но еще и воздушные тревоги, регулярные бомбежки, в общем, у персонажей и без таинственного трупа есть, о чем волноваться. А вот викторианская Англия и антиутопическое будущее вышли крайне стереотипны. Они сложены из штампов, но тем, конечно, узнаваемей. 2023 год проще всего было бы назвать обыденным, но для зрителя это современность, мы все это постоянно видим в британских сериалах именно что про современность. Так что, так оно и должно быть. При этом линии еще и рифмуются: викторианская Англия и антиутопическое будущее принципиально замкнуты сами на себя, это мирки в себе. В этом, собственно, и заключается их уязвимость. А вот 1941-ый и 2023-ий открыты внешнему миру, но это не означает, что уязвимость куда-то делась, она просто другая. Определенная рифма – или, если угодно, симметрия – обнаруживается и в персонажах. Два мужчины, две женщины. Мужчины в 1890-ом и 1941-ом, женщины в 2023-ем и 2053-ем. При этом детективы из 1890-ого и из 2053-его в чем-то похожи. Они оба сильно ограничены в своих действиях: вот только он по причине определенных порицаемых в обществе склонностей, а она – в силу инвалидности. А вот герои из 1941-ого и 2023-его гораздо активней. В общем-то, они готовы рисковать и идти на все, вот только у обоих есть одинаковые по сути ограничители – дети. Он случайно берет на себя заботу о беспризорной девочке, а она является матерью-одиночкой. В общем, получается некий узор, и этот узор рассматривать и анализировать порой интересней, чем следить за сюжетом. Обратите внимание на заключительный эпизод: в нем активные герои действуют, а пассивные разговаривают, при этом один активный и один пассивный, скажем так, выбывают из игры, соответственно, оставшаяся пара в игре остается. Вдаваться же в конкретику было бы спойлером, тем более непростительным, что касается он развязки.

Наличие четырех сюжетных линий в разных временах предполагает, что повествование будет туда-сюда скакать. Тут монтажеру есть, чем заняться, ведь надо не только гармонично все соединить, но и необходимые визуальные переклички поставить, в противном случае выйдет рвано. В этом отношении в «Телах» все сделано практически идеально. Этот аспект вызвал у многих зрителей неизбежную ассоциацию с «Облачным атласом» Вачовски и Тыквера. Казалось, в «Облачном атласе» этот прием доведен до такого совершенства, что вряд ли у кого-то получится сделать лучше, можно только стремиться к тому же уровню. Так казалось до выхода рассматриваемого сериала. В нем авторы пошли дальше, они использовали прием полиэкрана. Это позволяет синхронизировать и срифмовать происходящее сразу в нескольких временах в рамках одного кадра, что дает сильнейший эффект одновременности показываемых событий, сведя в один момент экранного времени 1890-ый, 1941-ый, 2023-ей и 2055-ый. Головой зритель понимает, что все это разнесено во времени, но глаз не дает это осознать. Здесь на сцену, если бы он был жив, стоило бы выпустить Делёза, который любил порассуждать о том, что кинематограф дает человеку возможность посмотреть на мир с нечеловеческой точки зрения и тем самым выйти за пределы наших антропологических ограничений. Так, конечно, можно договориться до того, что этим своим полиэкраном создатели не самого выдающегося сериала про путешествия во времени ставят зрителя в позицию всевидящего Бога: он одновременно видит то, что не может происходить одновременно, и таким образом не просто находится по ту сторону экрана, а парит над ситуацией в некотором безвременье. В левом верхнем углу у нас, допустим, 1941-ый, в левом нижнем – 2023-ий, в правом верхнем – 2055-ый, а в правом нижнем – 1890-ый. В каждом из времен кто-то куда-то идет или делает еще что-нибудь, не важно. Важно то, что чуть позже зритель как будто произвольно выбирает интересующий его временной момент, тот заполняет весь экран, но ясно же, что уже через несколько минут возможно снова произойдет отдаление для очередного выбора. Согласитесь, это вам, конечно, не смотреть на пусть и тщательно смонтированную, но все же нарезку из событий разных сюжетных линий. К счастью, создатели не злоупотребляют полиэкраном, иначе эффект притупился бы (как закономерно происходит с удивлением от столь лихой сюжетной затравки в первом эпизоде). Сам же прием не просто удачно подходит истории, он находится в плоскости ее идеологии. Да, все взаимосвязано. Да, в определенном смысле для персонажей все происходит одновременно, к этому ощущению их толкает хотя бы то, что в рамках рассказываемой истории путешествия во времени реальны. Все остальное – побочный эффект, который для Делёза порой важней всего остального. Да, побочный. Кроме одного. Полиэкран может – по-хорошему должен – вызвать ассоциации со страницей комикса. Там же тоже чаще всего много картинок в рамках поля одной страницы или разворота. Взглядом же можно охватить все. И некотором смысле в мгновение ока увидеть то, что по задумке авторов может занимать достаточно длительное время. Эта ассоциация с комиксом тем более важна, что первоисточником «Тел» является как раз комикс. Его придумал и написал Си Спенсер, а нарисовали Дина Ормстон, Тула Лотей, Меган Хетрик и Фил Уинслейд. А вышел он еще в 2015 году. Понятно, что тут остается сделать только один шаг до вывода, что любой комикс должен по идее вызывать у читателя вот этот вот эффект вневременного наблюдателя (назовем это так, а то, если опять начать про позицию Бога, выйдет слишком уж завирально). Но есть одно важное отличие от полиэкрана. В кино происходящее в разных секторах кадра всегда динамично, а вот в комиксе – статично. Так что, эстетика комикса про другое.

Здесь можно (и даже, наверное, нужно) возразить: в конце концов, полиэкран придумали не создатели «Тел». Этот технический прием появился достаточно рано. Да, да, да. Все это верно: авторы сериала использовали уже известную штуку. Но она идеально подошла материалу. Иного и не требовалось.

Упомянутые выше ассоциации с «Облачным атласом» закономерны и лежат на поверхности. Но есть еще один фильм, ассоциации с которым важней, так как ведут нас не к внешним проявлениям, а к внутренним, к тем самым философским подтекстам, которые мы ожидаем встретить в любой хорошей истории. Речь идет о «Начале» Кристофера Нолана. Одним из лейтмотивов этого фильма является идея о том, что, простите за тавтологию, любая достаточно сформированная идея похожа на вирус. Поселившись в сознании человека, она будет влиять на его поведения, поступки, решения, и человеку не удастся от нее избавиться, как бы ни старался. В некотором смысле это похоже на болезнь. В сюжете «Начала» главную роль играла как раз такая вот идея. Одна. В «Телах» таких идей две. И обе породили колоссальные последствия. В данном тексте нет места для их анализа, так как это раскроит сюжет. Но кое-что можно сказать о самом механизме влияния идеи-вируса в приложении к хронопарадоксам.

Чаще всего хронопарадокс строится либо на замыкании временной петли, либо на ее разрыве. И том, и в другом случае важно чтобы все участники причинно-следственной цепочки сделали то, что должны сделать: пришли куда-то, вовремя сели в автобус, сделали определенный выбор, где-то споткнулись, а где-то – устояли на ногах и тому подобное. Можно усложнить по вкусу, тогда потребуется много действий. А можно и упростить – обойдемся одним, но ключевым. Важно то, что в основе всего этого лежат действия, ведь действия это опять же основа любой истории. Помешать кому-то, успеть куда-то; это и напряжение создаст и станет поводом для экшна. На таком приеме, например, строится легендарная кинотрилогия «Назад в будущее». А вот в сериале «Тела» акцент поставлен на другом. Да, все это важно, но люди ничего не делают без должной мотивации. Иными словами никакая цепочка не сойдется (или не разорвется), если ее участники не будут руководствоваться какой-либо идеей (ну, или чувством, оно ведь может быть тем еще вирусом). Выстрой человеку нужную тебе мотивацию, и он все сделает так, как надо. Зарони ему в голову сомнение, и он не захочет что-то сделать. Сложный рисунок действий – это, конечно, надо; но основную работу манипулятору со временем все равно придется провести через диалог или какие-либо другие способы коммуникации. Сам по себе такой подход кажется очевидным, но редко когда его демонстрируют настолько наглядно. В общем, будьте внимательны при просмотре.

«Тела», безусловно, относятся к хронофантастике, но при этом они стремятся быть не только занимательной историей, но еще и социальным высказыванием. Общество – любой из показанных эпох – демонстрируется подчеркнуто репрессивным, личность тем или иным образом угнетается. Будь на дворе монархия. Или демократия. Или тоталитаризм. Абсолютно не важно, все равно будет, скажем так, не очень. А если ты хочешь добиться того самого счастья, это в любом случае произойдет за счет других. И счет может оказаться весьма велик. Порой непропорционально. Дело тут, конечно, не в политическом строе, – утверждают авторы сериала, – дело в том, что такова природа любого общества, которое всегда радо ущемлять тех, кто не таков, как все. Да, эта категория в каждую эпоху разная, но она всегда будет. Эту мысль сложно назвать оригинальной. Вот только авторы за нее так держатся, что прямо неловко становится. Главные герои подобраны в этом отношении крайне топорно, все инаковые (пусть каждый и по-своему). Как бы подробно нам не раскрывали их с самых разных сторон, вот эта вот инаковость мешает увидеть в них личности, предельно их стереотипизируя. И если есть у этого сериала серьезный минус, то вот он, конечно. Сработано грубо, при этом еще и фокус внимания постоянно направлен именно на это. Безусловно, более тонкая работа сценаристов могла бы исправить ситуацию, но «Тела» это не тот сериал, в котором стоит искать тонкости, пусть иногда она и случается.

Как уже и было сказано, «Тела» в начале кажутся новаторскими, потом оказываются вполне себе типичными. Снято все это старательно, порой даже мастерски. Есть и интересные находки, хотелось бы больше, но мир не идеален. Всем любителям хронофантастики смотреть в обязательном порядке, все-таки работа штучная. Потом уж делать свои выводы. Просто любителям сериалов надо иметь в виду, что в сюжете будут логические нестыковки, всяческие сюжетные дыры, а еще навязчивый социальный контекст. Очевидным плюсом является то, что второго сезона не будет, перед нами вполне себе законченная история, хотя финал на что-то там туманно намекает. К счастью, этими намеками вполне можно пренебречь.

Итак, в 1815 году недалеко от Корсики отважный матрос Эдмон Дантес спасает из бушующих волн милую девушку по имени Анжель. Это он зря, так как капитан Данглар приказал ничего не делать, хоть и видел тонущий корабль. Потому Дантеса кинули в трюм, а девушку обыскали и нашли кое-что интересное – письмо от изгнанного на Эльбу Наполеона…

Здесь все, кто знаком с первоисточником, сразу поймут, куда ветер дует. Никакой Анжель в книге не было (забегая вперед, скажу, что она сестра прокурора Вильфора, таким образом создатели фильма вычеркнули из сюжета его отца), а Данглар вовсе не был капитаном «Фараона».

А сюжет стремительно катится дальше. Данглара выгонят с корабля, на его капитанское место назначат Дантеса. Вот вам и враг номер один. Сам Дантес сделает предложение Мерседес, что очень не понравится ее кузену. Вот вам и враг номер два. А когда Дантес окажется в кабинете Вильфора, получится, что тому надо замять тему с сестрой-бонапартисткой. Вот вам и враг номер три. Номинально в кадре мелькнет Кадрусс с качестве старшего матроса на «Фараоне», но он так номинально и будет в дальнейшем присутствовать с сюжете. В общем, уже через полчаса Эдмон Дантес окажется в замке Иф. А еще через полчаса разбогатеет. При этом выяснится, что аббат Фариа является последним тамплиером, ну, вы поняли, те самые сокровища – это сокровища тех самых тамплиеров. А после того, как Дантес прямо из замка Иф вплавь доберется до Марселя (в смысле не на лодке, шхуне или на каком другом плавательном средстве, а своим ходом), чтобы узнать о том, что отец его умер, а Мерседес стала женой Фернана, все с этим фильмом становится окончательно ясно – никакого уважения к оригиналу тут не испытывают.

События первого часа фильма даются, в общем-то, пунктиром, словно его создатели четко дают понять: вы и так все это знаете, нам, конечно, захотелось кое-что подправить, но это сути дела не меняет. При этом, конечно, абсолютно невозможно прочувствовать, что аббат Фариа реально чему-то там обучил Дантеса. Просто прошло десять дет, об остальном зритель и так в курсе. Вся эта спешка и нужна-то только для того, чтобы уделить мести Дантеса следующие два часа. Правда, сложно не согласиться, что именно месть является самой интересной частью этой истории. Потому спешку вполне можно было бы простить (если бы не Анжель, сокровища тамплиеров и прочее). И вот она началась. Месть. Тут-то и стало ясно, какова данная интерпретация знаменитого романа. В чем, так сказать, новизна-то. Хотя, честно сказать, уже в уважительном следовании оригиналу она была бы. Плюс красивые съемки, впечатляющие костюмы, уместно пафосная музыка, налет комиксности. Этого хватило бы. Тем не менее, кое-что Александр де Ла Пательер и Матьё Делапорт все-таки припасли в рукаве. И нельзя сказать, что эта их находка неинтересна. Вполне себе. Возможно, это лучшее, что есть в этом фильме.

Месть Эдмона Дантеса, он же граф Монте-Кристо, он же аббат Бузони, он же лорд Галифакс (в фильме) представлена в формате фильмов-ограблений. У нас есть команда героев: в нее вошли сам Дантес, Андре Вильфор (тот самый чудом спасенный незаконнорожденный сын прокурора) и Гайде. Они продумывают каждый ход, репетируют каждый шаг, Эдмон Дантес, конечно же, за главного. Приготовления даются отдельными короткими эпизодами с энергичным монтажом. Каждый выход в свет, каждая новая схватка с врагами представляют собой не менее энергичные эпизоды, но при этом здесь все гораздо более плавно, но с большим вниманием к деталям. Каждый враг должен быть очарован, у каждого выявят слабое место, а потом по каждому ударят. Никаких полутонов, никаких нюансов, граф со своей бандой будет действовать резко, бить наотмашь, а все диалоги будут прямолинейней некуда. В общем, полнейший голливудский размах и никаких неясностей. При этом, конечно, сразу становится ясно, что случится бунт на корабле: молодые сообщники графа Монте-Кристо слишком молоды, чтобы не поддастся голосу сердца. И в этом как раз и таится нерв драмы, которую нам показывают под видом еще одной экранизации «Графа Монте-Кристо».

«Графа Монте-Кристо» не зря считают одним из самых сильных романов Александра Дюма-отца. Вообще, его можно назвать одним из великих французских романов XIX века. И дело тут не только во влиянии, которое он оказал не просто на национальную, но и на мировую литературу. Возможно, один единственный раз Дюма-отцу удалось написать что-то выходящее за пределы романа-фельетона. Для него это не был исторический роман (пусть нам он теперь таковым и кажется), Дюма-отец писал о своей современности. За авантюрной фабулой тут проступает описание общества той эпохи со всеми его противоречиями. Именно тогда стало возможно, чтобы люди из низов оказались на самом верху. Бурные волны истории и сноровка подняли недругов Эдмона Дантеса на самую вершину общества, сделали их значительными людьми, повелителями Парижа. В этом можно было увидеть величайшую несправедливость: отправившие невинного гнить в тюрьму получили от жизни все. Но в этом же можно увидеть и некоторую закономерность, свидетельствующую о том, что в социуме что-то фатально сломалось. Потому-то граф Монте-Кристо предстает не просто обиженным, оскорбленным, невинно пострадавшим человеком, но и агентом высших сил, которому необходимо восстановить баланс сил, все поставить по своим местам. Его недруги должны быть не просто наказаны, они должны знать свое место. При этом граф Монте-Кристо не действует прямолинейно, он подталкивает своих врагов к тому, чтобы те раскрыли в себе всю свою гниль и пострадали именно из-за этого. Он наносит удары руками своих же врагов, все время находясь несколько в стороне. Есть в этой истории что-то настолько утешительное, что нет ничего удивительного в той популярности, которую она обрела.

Но, скажем так, социологией «Граф Монте-Кристо» не исчерпывается, есть в нем и метафизика. Проблема справедливости всегда будет упираться в проблему выгорания от мести. Да, граф Монте-Кристо вроде бы хороший и положительный, но то, что он творит со своими врагами, не может не искажать его душу. Великая сила ненависти, безусловно, дает ему право на наказание недругов, но она же и выжигает его самого. В каком-то смысле он становится не отличим от тех, кому мстит. Мы, конечно, знаем, что убивший дракона сам становится драконом, но здесь ситуация гораздо хуже. В конце концов, Эдмон Дантес поймет это. И именно в этот момент «Граф Монте-Кристо» превращается из романа о мести в роман о милосердии. Хотя и до этого главный герой много кому поможет, много кого защитит.

Так вот – всего это в новой экранизации просто нет. Зато есть невероятной красоты морские пейзажи, потрясающие интерьеры, динамичное развитие событий и вполне удачный экшн. Тут все с размахом, вот только за размахом этим ничего не скрывается. Да, теме прощения будет уделено время, но тонкости во всем этом вы не заметите. На основе глубокой и противоречивой книги было снято прямолинейное и пустоватое кино с некоторым количеством сюжетных ляпов. Зато получилось красиво.

Создается впечатление, что в современном западном обществе есть запрос на вот такие вот блокбастерные экранизации известных романов. «Граф Монте-Кристо» Александра де Ла Пательера и Матьё Делапорта в этом ряду не первый, они же, кстати, приложили руку еще и к недавней новой экранизации «Трех мушкетеров». Возможно, из наследия Дюма-отца еще что-нибудь да вытащат. Главное, чтобы не потянулись к «Королеве Марго», все равно лучше, чем у Патриса Шеро, не получится. И сама по себе эта тенденция только радует. В конце концов, в тех книгах было про важные, вечные и при этом актуальные вещи как-то правильно сказано. Есть возможность, что при переносе на экран это важное все же останется.

Но что уж точно выделяет «Графа Монте-Кристо» 2024 года выделки на фоне остальных современных экранизаций классики, так это то, что его создатели смогли обойтись без расового разнообразия и темы гомосексуализма. Есть подозрение, что данный момент может стать для многих основной причиной посмотреть этот фильм.